В.Р.Мельников. Краткая история Лингводайвинга, ч.3

Осенью 1988 г., совершая поездку по Болгарии, я жадно «пил» этот язык – единственный из славянских, оперирующий артиклями. Начал с надписей на вывесках: “Книжарница” (книжный магазин), “Сладкарница” (кондитерская)… А над входом в магазин грампластинок прочёл: “Грамофони плочи”. И невольно заметил: «Но не естественнее ли для вашего языка говорить “дискарница”?». Мои болгарские друзья восторженно зааплодировали.

Когда в той же поездке я впервые услышал слово «барбекю» и отведал это блюдо, мне захотелось узнать его происхождение. Выяснилось: оно – из языков карибских островитян и означает «решётка» (“barbakoa”). А в австралийском английском шашлык из кенгуру именуют «барби». И на основе всего этого у меня сложилась очередная авторская идиома: “Barbie-Q” («Барби-Кью») – по аналогии с IQ, как в США принято называть «коэффициент интеллекта». Получилось: «интеллект на уровне куклы Барби».

Летом 2002 г. мы с товарищем по искусству – музыкантом и психологом Димитрием  Хохловски возвращались из Санкт-Петербурга, где участвовали в арт-фестивале. Димитрий рассказывал о своём пути к изучению языков через лингво-перформанс. Сначала он расширяет ассоциативно-смысловой спектр общеизвестного слова, а затем вкладывает в него непривычные значения, навеянные звучанием, и тут же пытается проинсценировать их. Например, слово «шалунья» у Димитрия истолковывалось и как разновидность яично-овощной запеканки, и как танец, родственный тарантелле. Мы немедленно решили продолжить этот словарь совместно, предположив, что тамбурин – это не только ударный музыкальный инструмент, но и сорт забывчивости проводника (тамбур-IN), мешающей ему принести в купе заказанный пассажиром чай. А когда я поймал пальцами мотылька-совку, бившегося об оконное стекло, и направился в тамбур со словами: «Пойду, выпущу на волю ночную бабочку», Димитрий восхитился: «У тебя получилось подобие кальки с какой-нибудь дальневосточной идиомы, означающей намерение поскорее стряхнуть с себя остатки сна!».

Семью годами раньше, мы вместе с известным художником Германом Виноградовым участвовали в арт-фестивале в Царском Селе. Придя после выступления в номер отеля, я включил настольную лампу с широким круглым абажуром – и она пронзительно осветила комнату. Герман воскликнул: «Вилли, скорее выключи её: не надо гестапировать пространство!», произведя новое словечко от ассоциации с допросом в гестапо, где подследственных психологически ослепляли похожими лампами. Так стихийно родилось на редкость ёмкое обозначение крайнего неуюта.

Приведённые выше «экспонаты» могут служить, как показала практика, не только занимательными курьёзами, но и дидактически-игровыми приёмами, помогающими пробить первую брешь в подходах к постижению языков посредством участия в дальнейшей эволюции этих языков. К тому же, такие «незаконнорожденные» идиомы – исключительно эффективные тренажёры для лингво-дайвинга, из-за чего я прозвал их «идиомутами».

Подобные смыслосплавы известны с древности. Из специально созданных самый знаменитый – слово, придуманное богатым римским покровителем искусств Гаем Цильнием Меценатом, чьё имя стало нарицательным. Ко дню официального провозглашения Августа Октавиана императором Рима (1 августа 710 года от основания Города или, по нынешней хронологии, 1 августа 43 г. до н.э.), Меценат преподнёс аббревиатуру “aera” – “ab exordio regni Augusti” («от начала царствования Августа»), произносимую как «эра».

С конца 15 века европейские естествоиспытатели снабжали сведения, экспериментально ими не подтверждённые, оговоркою “Non testator” – «Не проверено», или просто писали “NT”, что звучало как «энте». Это совпало с немецким “Ente” – «утка». Так образовалась идиома, означающая проникновение в печать недостоверной информации – «газетная утка».

Из смысловых агглютинаций, сложившихся постепенно, наиболее классическим кажется «карнавал». Этот весёлый термин – плод слияния латинских “Carne vale!” – «Да здравствует плоть!», и “carrus navalis” – «корабль дураков» (буквально: «повозка, подобная кораблю»; кстати, отсюда – название модели венгерских автобусов “Ikarus”). Собственно, это и есть два контекстных стержня всемирно любимых праздников.

Редчайшим неологизмом-агглютинатом (т.е. словом, появившимся при «слипании» частей  других слов: по-латыни “agglutinare” – «склеивать») можно считать определение собственной национальности, изобретённое чемпионом мира по гольфу Тайгером Вудсом, в ком течёт кровь африканцев, тайцев, белых, китайцев и североамериканских индейцев: Caucasian + black + Indian + Asian = “Cablinasian”. Спортсмен явно думает не слово-блоками, а мыслеобразами; от  рода занятий это не зависит. Вспомним одно из откровений Альберта Эйнштейна: «Слова, как они пишутся или произносятся, не играют никакой роли в моём механизме мышления. Психические реальности, как элементы мышления – это знаки или образы переменной ясности. Сами же слова не без труда подбираются на следующей стадии установления связи между такими элементами и вырастающими из них логическими понятиями».

Сомерсет Моэм назвал идиоматику «костяком языка». Мне же думается, что грамматический строй можно уподобить костно-мышечному основанию языков, а джунгли идиом – это их нервная и кровеносная системы. Временные же склонения видятся органами чувств. Сколь же они многомерны у хтачингу – исчезающего языка-изолята (Зап. Африка), оперирующего 18-ю прошедшими временами, 23-я настоящими и 41-м будущим!.. Или – вымирающий язык одного из племён Австралийского Барьерного рифа, гуугу-йиммитхирр. Около 700 человек, изъясняющиеся на нём, используют не только почти вшестеро большее количество частей света, но каждую из них окружает стайка специфических времён, взаимослияния которых дают начало новым временным ответвлениям. Чуть более ста человек насчитывает народность чоланайкенов, живущих в Слоновых горах индийского штата Керала. Их язык – изолированный, и содержит невиданное в остальных земных языках количество определений взаимосвязи живых и умерших, столь же привычной для этих индийских «индейцев», как для нас – телефон и Интернет. А цветовая палитра языка йели-днье (о. Россел, Папуа-Новая Гвинея)? Там оттенки-перепады между красками, изменяясь, увлекают за собою и грамматические времена. Думаю, уместно вспомнить постулат философа-культуролога Георгия Гачева: «Национальный склад мышления материально закреплён в словесности народа». Учёный считает, что при переводах рождается «взаимное дразнение языков и культур, образуя заусеницы, при контакте задирающие друг друга». В этом случае и переводчик, и просто изучающий должны стать виртуозами лингво-маникюра: так легко исцарапать причудливые раковины языковых структур, а потом сетовать на их непроницаемость! По словам американского языковеда Чарльза Хоккетта, языки различаются между собою не столько тем, что в них МОЖНО выразить, сколько тем, что в них выразить ЛЕГЧЕ (т.е. естественнее).

Начало

Продолжение

Комментирование закрыто